Автор: Imaginary Prince
Бета:-
Фандом:
Категория: слэш
Пэйринг: Ургант/Светлаков
Рейтинг: PG-13
Жанр: флафф, романс
Дисклаймер: данный текст является вымыслом и никакого отношения к реальным людям, в нём упомянутым, не имеет
Примечание: Тут такое дело. Какая буква идет в начале главки, от того и ведется повествование ("С.:", соответственно, "Сергей", "И.:" - Иван). Это смски, не относящиеся к частям эпиграфы и одновременно седьмая главка. Да, вот такой маразм.
Я почему-то уверена, что выпуски они снимают по четвергам.
С.: Сегодня среда.
И.: Спасибо, я знаю.
И.: Да, я тоже думаю о том, что завтра четверг.
И.: Спасибо, я знаю.
И.: Да, я тоже думаю о том, что завтра четверг.
1909 словБывают такие ситуации, когда думаешь: «Все. Доигрались. Конец», чувствуешь, как мир вокруг сворачивается в узкую трубу, дышать трудно, а потом оглядываешься, поднимаешь голову через силу – а все по-прежнему, будто и не случилось ничего. И вот тогда ты точно понимаешь, что доигрались, только игре этой и конца и края не видно.
И чего тут такого, он же просто спросил, мол, давай квартиру вместе купим, а то достало все, сил нет. А я внутренне успел и умереть, и возродиться, стою, не дышу, думаю.
Оглядываюсь, а Гарик и не смотрит, весь в сценарий ушел, Сашки вообще нет, в пробке застрял, программу срывает. А мне так нервно, будто Ургант мне в прямом эфире замуж предложил. И в Амстердам сразу же.
И конца, и края…
А Ургант молчит и свой сценарий читает, задумчиво пальцем губы трет. А мой листок в ногах валяется, паранойя тому виной и внезапно ослабевшие руки.
- В смысле?
- Ну, напополам купим квартиру где-нибудь подальше, - поясняет он.
Даже ведь голову не поднимет от бумажки этой, как будто о погоде говорит, а.
- Ну давай, - в голове, правда, еще куча вопросов, но я вдруг представляю, что я спрашиваю «Нахрена?», а он говорит «Ну не хочешь – не надо» и идет к Гарику.
А я же не могу! У меня крышу сорвет от чего-то похожего на ревность, я же знаю.
- Ну и здорово, - он хлопает меня по плечу и в глаза смотрит с таким выражением, будто ребенка уговорил. А потом уходит, я только слышу как-то глухо, что, вроде как, Цекало приехал, начинаем.
Только потом до меня доходит, во время съемок, что действительно все надоело: девочки-портье, которые смотрят так, будто все понимают лучше нас, гостиницы, гримерки.
Еще отчетливее я понимаю, что я на шажок ближе к пропасти. «У тебя жена, ребенок, опомнись!» - шепчет совесть. А я люблю и не знаю, за что мне все это.
- Эй, ты че застыл? – он толкает меня локтем.
- А? Да нет. Задумался просто.
О том, как же я влип.
И.: Это опять я. Очень скучно.
С.: Очень скучаю, то есть?)
И.: Ты же знаешь.
С.: Я тоже
С.: Очень скучаю, то есть?)
И.: Ты же знаешь.
С.: Я тоже
Вроде недавно только думал, мол, славно было бы иметь место, где никто не тронет, никому ничего от тебя не нужно. Несколько десятков твоих, всецело твоих квадратных метров.
И вот она уже, пустая, с запахом ремонта, с окнами в строительной пыли, полом в разводах, а я понимаю, что бывать здесь смогу раз или два в месяц и то, если повезет. Или четыре. По числу четвергов.
Сам себе удивляюсь, и как мне вообще такое в голову пришло: взять и решиться все устаканить, как будто нормально иметь жену, ребенка и любовника.
Что ж поделать, если я без него как без воздуха, а с ним – будто в горах впервые, стоишь, задыхаешься, глаза слезятся: слишком много кислорода для одного тебя. Так что иногда крышу сносит просто напрочь, потом сам себе удивляешься.
Есть в нем что-то из моего детства, из питерских дворов: такое же искреннее, счастливое, безмятежно светлое. И как тут не полюбить?
А потом уже все что угодно можно сделать, лишь бы никто и ничто не мешало.
Квартира, кстати, тридцать третья. Здорово. Всегда будет напоминать, во сколько лет я потерял голову. Тридцать три, две тройки, вместе шесть, а если умножить – девять.
Шестнадцать на девять – сто сорок четыре…Чтобы вообще вопросов не возникло.
С.: Тоже нихрена не делаешь, да?
И.: Думаю, что надо было завести кота в той квартире.
С.: Зачем?
И.: Чтобы туда можно было ездить затем, чтобы его кормить. А так – никак.
С.: Назвали бы Сашкой и откормили до размеров Цекало.
И.: И скормили бы однажды Цекало Сашке.
И.: Думаю, что надо было завести кота в той квартире.
С.: Зачем?
И.: Чтобы туда можно было ездить затем, чтобы его кормить. А так – никак.
С.: Назвали бы Сашкой и откормили до размеров Цекало.
И.: И скормили бы однажды Цекало Сашке.
Удивительна человеческая природа: живешь, горя не знаешь, жену любишь, а потом встречаешь это чудовище и все, считай, убило. Погребло под тысячами непонятных смыслов его слов и поступков.
И ведь жену любишь все так же, по-прежнему, просто… Просто любишь. А его любить и сложно, и колко, и ссоришься с ним каждые две недели, в общем, как кубик Рубика под водой разгадывать: кажется, что вот-вот соберешь, еще чуть-чуть, немного, а потом теряешь сознание от недостатка кислорода.
И глупо очень, и ненормально … Я же понимаю лучше вашего, как это все выглядит со стороны. И как будто я не пытался с этим покончить!
А потом старался загладить вину. То ли перед самим собой, то ли перед окружающими. Дескать, ничего страшного, что я позволил себе почти полюбить мужчину, я ведь хороший, смотрите!
Юля сначала не нарадовалась, потом внезапно разрыдалась и попросила признаться, кого я себе завел.
В тот раз я тоже и умер, и возродился меньше, чем за минуту. Не понял ее. Вернее, понял, но не так; слава богу, не ляпнул, что это было только один разок, я тебя больше Урганта люблю и вообще это не измена.
Не смог. А она все плакала. Одно спасало: никаких любовниц у меня и вправду никогда не было. Так ей и сказал. Юля, кажется, и сама не знала, что думать. Прямо как и я.
А потом… Потом я сам вернул все на место.
Я чувствовал себя так, будто добровольно себя лишил чего-то важного. И, вроде, все было как какой-то год назад: я все еще встречался с ним на съемках Прожектора, мы вместе смеялись, хватали друг друга за руки. Только тогда мне казалось, что все необходимое рядом. А потом мы расходились, как ни в чем не бывало. Как в полынью после бани падать, честное слово.
И я не сдержался.
- Надо поговорить, - сказал я ему, когда он уже уходил. Нарочно позже всех, что ли?
- Ну, говори, - бросил он, все еще держась за ручку двери, будто хотел убежать в случае чего.
Понятное дело, я вовсе не беседовать собирался – мне этого добра и на съемках хватало.
Мне было страшно, да я и не скрывал. А даже если бы захотел – не смог. У меня дрожали руки, когда я его целовал в сухие, теплые и бесчувственные абсолютно губы.
Я ждал. Смотрел в его наглые, бесстыжие смеющиеся глаза и ждал.
А он улыбался.
И.: Тебе не кажется, что это все пиздец как ненормально?
С.: Ты тормоз, вот что я тебе отвечу.
С.: Ты тормоз, вот что я тебе отвечу.
И началось это все нелепо. Лежу я бессонной ночью и думаю, вот что ж ты делаешь, Ургант, а? Повернись – смотри, какая у тебя жена красивая, а хочешь - встань, в соседней комнате дочь спит такая же, а завтра на работу – на любимую, между прочим, а не как у всех, а ты? А что ты? Второй час ночи, а ты лежишь и думаешь о детстве. О своем тридцатитрехлетнем светловолосом детстве.
Да что с тобой такое, Ваня, очнись, Ив-а-а-н, сам себя же губишь, возьми себя в руки, прекрати это, Ва-неч-ка!
А я все лежу, грызу взглядом потолок и детство свое вспоминаю, свердловско-питерское с бледными веснушками на носу после лета…
«Бессонница ты моя, кошмар очей моих», - напоследок думаю я. А у меня на губах ухмылка дурацкая. Смотрю я на жену, улыбаюсь, а в мыслях черте что и сбоку бантик. Неумелый такой.
А завтра четверг. По четвергам ничего не может случиться плохого.
Но случается.
Случается в последний четверг две тысячи девятого. Светлаков шпарит по сценарию, искренне так, с чувством, у самого глаза блестят как новогодние игрушки, я даже за него испугаться успел:
- Но самое обидное, что сбылись почти все мои мечты. Не сбылась только одна. Одна маленькая мечта… Осталось мало времени до нового года, и если бы она сбылась, я был бы действительно счастлив… - и тут к нему подходит Жанна Фриске.
У меня в голове крутится, как заевшая кассета: «Это по сценарию, это-по-сценарию-посценариюпосценариюпосценарию», и в конце концов сливается в одно слово, напоминающее то ли название лекарства, то ли имя какой-нибудь бактерии.
Она его целует в щеку («посценариюпосценариюпосценарию»), а у меня руки от внезапно нахлынувшего возмущения опускаются.
- Угадала? – а я уже все. Я спокоен. Я беру в руки гитару и себя.
А он говорит:
- Почти, - и на меня смотрит своими глазищами.
А я спокоен. Я так спокоен, что зубы сейчас в пыль себе искрошу.
Тогда-то я и понял, как глубоко я успел упасть, прежде чем осознал, что падаю.
*19 выпуск ППХ
С.: Я сегодня поеду туда. Не могу больше, хочу один побыть.
И.: Зачем ты мне об этом говоришь?
С.: А больше некому.
И.: Зачем ты мне об этом говоришь?
С.: А больше некому.
Иногда, когда я еду в ту квартиру, я чувствую себя помирающим зверем, который идет куда-то в последний раз, чтобы там лечь и сдохнуть себе спокойно.
Ставлю машину внизу, поднимаюсь к лифту, открываю дверь на девятом этаже своими ключами, и все в каком-то полупьяном угаре, в забытье, на последнем издыхании.
А там накурено как в аду и Битлз играет тихонечко так. И я понимаю: мое. Это – мое, и у меня целая жизнь впереди, вот она, ботинки не может аккуратно поставить и Битлз слушает.
И что я могу сделать? У меня абсолютно никаких сил, голое, отчаянное какое-то, внезапное счастье внутри светится и греет так сильно, что, кажется, сейчас рубашку прожжет.
Скатываюсь по стеночке вниз, гляжу на эти лакированные черные лыжи сорок-какого-то-размера. Умильно.
Через какое-то время я оборачиваюсь, а он стоит, о косяк опершись, в зубах сигарета.
- Ты бы так лучше Венеру Милосскую рассматривал.
- А я рассматривал. Не понравилась.
Он улыбается.
- Сколько можно? Бросай давай курить, - говорю я его ботинкам. А на его ноге они не кажутся такими огромными…
Ваня подходит, садится на корточки и целует меня в лоб, поглаживая ладонью выступающие позвонки пониже шеи.
- Знаешь, в чем твое главное достоинство?
А я думаю, и в чем же? Но молчу.
- Ты мне не жена.
- И слава богу, - я смеюсь, а солнце за окнами тлеет и все вокруг розовое и в дыму.
Натурально ад.
И.: Сегодня съемки раньше закончились. Ты приедешь?
С.: Конечно.
С.: Конечно.
А однажды утром эту квартиру, островок ненадежности, эхо Содома и Гоморры вместе взятых, посетила моя жена.
Светлый говорит, рыдала, признавалась, что подозревала меня в измене (воистину, женская интуиция такая… женская), что еще за квартира, бардак какой, что, дома у него нет, что ли, пусть вот дома и ночует…
А я в это время спал.
Когда меня растолкали, я думал, что продолжается мой ночной кошмар: передо мной сидел Светлаков с ужасно виноватым выражением лица и моя хмурая жена.
Как сильно было желание спрятаться под одеяло, как в детстве!
Я пришел в себя быстрее, даже чем осознал это. Взглянул на Серегу, а он глазами в ее сторону сверкнул, мол, проси прощения, дубина, обнимай-целуй, говори, что дурак и что квартиру купил только потому, что в недвижимость решил вложиться, выгодно это, а потом шарики за ролики заехали, думаю, почему бы ее не сдавать; сделал ремонт, купил мебель, а потом думаю, а здорово бы было иметь место, о котором никто не знает. Почему тебе не сказал? Так говорю, место, о котором никто не знает. Здорово же?
И говорил я это, и говорил, и сам увязал в собственной лжи, дергал за ниточки и пытался их удержать, «только бы, - думаю, - не завраться и не напутать ничего».
Иногда на Серегу поглядывал, а тот сидит, будто солнце зашло, хмурый весь и меня даже не слушает. На лбу большими красными буквами, бегущей строкой: «Нам пиздец. А мне было так хорошо…»
В итоге Наташа влепила мне пощечину и упорхала вниз.
Я впопыхах собрался, машинально вспоминая, какие она цветы любит, надеваю ботинки, поворачиваю ключ и выхожу в подъезд.
А потом понимаю: не могу. До следующего четверга еще так далеко…
И обратно.
Светлый на кровати сидит все с той же бегущей строкой на лице.
- Я все решу, я придумаю, все будет по-прежнему, - в общем, шепчу ему в губы какую-то чушь, и целую так, будто никогда этого больше сделать не смогу. - Только телефон не выключай.